Роберт Фабер всегда будил во мне сложное чувство. Мне не нравился его цинизм, но я восхищался его талантом. Его пьесы меня волновали, я признавал их драматичность. Эгоизм Фабера коробил меня, но откровенность подкупала. Телефонные звонки, которыми он изводил меня по утрам, докучали мне, но если их не было три дня - я чувствовал себя не в своей тарелке.
На этот раз он был краток и настойчив.
- Милый мой, вы весьма меня обяжете, если бросите свою писанину и заскочите ко мне. Есть кое-что срочное.
- Право, Роберт, вы злоупотребляете моей дружбой и терпением! Минимум трижды в неделю вы отрываете меня от дела, большей частью по всяким пустякам. Дайте мне право на личную жизнь!
После пятиминутных препирательств я понял, что потеряю меньше времени, если поеду к нему. В случае моего отказа он будет приставать по телефону все утро. Жил он поблизости, и через четверть часа я уже входил в его кабинет. Он сразу начал осыпать меня комплиментами. Длительный опыт показал, что если Фабер начинает с лести, значит ему что-то нужно. Чего он хочет на сей раз?
- Дорогой мой, я прочел вашу статью о Менетрие. Какая проницательность, какой стиль! Вы, поистине, единственный настоящий критик нашего времени!
- Спасибо на добром слове. Что вы хотите у меня выудить?
- Вот что. Знаете ли вы мадам Астье, жену Адрие - на Астье?
- Вы сами познакомили меня с нею. Она очень красива.
- Не правда ли, мой друг? Хоть и типичная представительница буржуазной среды, по мила, свежа и даже кое-что соображает. Короче, я от нее без ума.
- На два месяца или на две недели?
- Срок не имеет значения. Факт остается фактом: сейчас она для меня - все в мире. Так вот, представляется удобный случаи поехать с нею в Испанию. Ей хочется посмотреть Андалузию, а у мужа дела на Дальнем Востоке, он будет отсутствовать два месяца. Все складывается как нельзя лучше. Но что делать с Одеттой? Я давно обещал ей, бедняжке, пронести на пасху свободные дни в кругу семьи, в Боваллоне. Ведь уже три года, как я не баловал ее и детей таким вниманием. Она будет в отчаянии.
- Конечно. Но не понимаю, при чем тут я?
- Как при чем? Ведь только вы один, дорогой мой, можете убедить ее в чем-нибудь. Одетта питает к вам полное доверие. Если вы объясните ей, что действие пьесы, которую я пишу, происходит в Испании...
- И вам нужно, чтобы соблюсти местный колорит, повезти туда француженку? Нет, я не возьмусь доказывать необходимость этого. Не забывайте, что я - не только ваш друг, но и друг Одетты, и даже в большей степени. Она доверяет мне, ибо знает мою преданность. А вы склоняете меня к вероломству!
- Вероломству? Вовсе нет, милейший! Наоборот, как друг Одетты, вы окажете ей большую услугу. Подумайте сами: допустим, она не согласится, сделает из этой интрижки драму... Что произойдет? Крушение семьи. Бедная Одетта умрет с горя. И кто будет виноват в этом? Вы!
Этот драматург знал свое дело. Я быстро понял, что и на сей раз он но оставит меня в покое, пока я не уступлю.
- Ладно... Повидаюсь с Одеттой, но добиться ее согласия не обещаю. Просто объясню необходимость вашей поездки, вот и все.
- Но не будете настраивать ее против меня? Больше я ни о чем и не прошу. Позову Одетту, оставлю вас вдвоем и вы побеседуете без всяких помех.
Я попытался отложить эту встречу, но напрасно. Фабер, как и герои его пьес, был энергичен, умел добиваться цели. Он нажал кнопку и велел секретарше: «Попросите мадам Фабер сейчас же зайти ко мне». Затем он покинул кабинет, а через несколько минут вошла Одетта.
- Вот как! Вы здесь, Бертран? Какой приятный сюрприз! Куда вы девали Роберта? Он только что вызвал меня сюда.
- Да, милая Одетта. Мне надо поговорить с вами.
- Поговорить? Что за секреты? Роберт поручил вам сказать мне что-нибудь?
- Вот именно.
Я попытался как можно тактичнее сообщить плохую новость. Объяснил, что Роберт устал донельзя, его здоровье внушает серьезные опасения, пьеса не подвигается, и ему нужно провести пару недель одному, в обстановке, наиболее для него подходящей. Сначала Одетта слушала меня с улыбкой, потом искренно рассмеялась.
- Милый Бертран! Как вы стараетесь, не делая моему бедному сердцу больно, поставить меня в известность о том, что Роберт собирается в Испанию со своей новой пассией и оставит меня одну на целый месяц...
- Как, вы знаете...
- Нет, я не знала, но предвидела это, и ваши разглагольствования, шитые белыми нитками, подтвердили мои ожидания. И очень хорошо! Ибо, представьте себе, Бертран, мне тоже нужно быть свободной в течение месяца.
- Чтобы поехать в Боваллон с детьми?
- Вовсе нет. Чтобы съездить на греческие острова с одним другом сердца, предложившим это путешествие. За детьми присмотрит моя мать, а я смогу спокойно отдохнуть от мужа. Не делайте большие глаза, Бертран! Или вы считаете, что я неспособна внушать любовь?
- Ну что вы! Но я думал, что вы любите Роберта и верпы ему.
- Это так и было довольно долго. Я и теперь привязана к нему. Меня восхищает его талант, но не характер. Я терплю его капризы и считаю, что имею право на компенсацию. Вы не находите?
- Гм... Да, без сомнения. Кто же этот счастливец, который будет вас сопровождать?
- Милый Бертран, я скромнее, чем мой муж.
- А что мне сказать ему, черт побери?
- Очень просто! Скажите, что переданное вами известие повергло меня в отчаяние, что вы долго меня утешали и посоветовали не огорчаться, а пуститься в вояж по Средиземному морю, с подругой, если хотите. И, наконец, сообщите, что оставили меня в слезах, грустной, по покорившейся.
- По-вашему, он поверит?
- Роберт удивительно легко верит всему, что может польстить его самолюбию.
Она оказалась права. Муж не только был вполне удовлетворен ее ответом и намерениями, но и разыграл передо мною, вполне искренне, трогательную сцену, героиней которой была его супруга.
- Бедняжка Одетта! - умилялся он. - Оказалась' на высоте... Не знаю, мой милый, можно ли в наше время найти другой пример такого самопожертвования в браке. Знаете, иногда я слышу от нее: «Расскажи о женщине, которую ты любишь! Мне интересно все, касающееся тебя». Представляю себе, как во время этой поездки по Средиземному морю она будет часами просиживать на носу парохода, глядя на звезды и думая о том, что я счастлив... хотя бы с другой! Можете говорить что угодно, дорогой мой, но я предпочитаю быть объектом такого чувства, чем вызывать самую жгучую ревность.
- Л сами вы ревнивы?
- О да, и очень!
Он призадумался, потом продолжал:
- А ведь это может стать завязкой неплохой пьесы! Сцена между мною и вами... Сцена между вами и Одеттой... Ее готовность к жертвам, без всякой напыщенности... Естественно, персонаж, который будет олицетворять вас, влюблен в Одетту. Он попытается использовать ситуацию, но потерпит неудачу, натолкнувшись на целомудрие этой необычайной женщины.
- Мне и в голову такое не приходило!
- Конечно... Но ведь это же в пьесе!
Он отправился в Андалузию, а Одетта - на греческие острова, откуда вернулась загорелая, пышущая здоровьем, сияющая от счастья. Я встретился с обоими в июне. После завтрака Фабер увел меня в кабинет.
- Я уже пишу эту пьесу, дело решенное!
- Какую?
- Да ту, о которой говорил тебе. Она начинается нашим разговором об Одетте. Название - «Жертва». Первое действие готово, оно мне далось очень легко. Почти все взято из жизни.
- Из жизни? Это небезопасно. Надеюсь, вы сделали персонажи неузнаваемыми?
- Разумеется, я свое дело знаю. Переделка не потребовала большого труда: героя, т. с. самого себя, я превратил в художника, этакого Дон Жуана, а вас (в пьесе вас зовут Бернаром) - в чувствительного хлюпика...
- Разница небольшая! Ведь вы в самом деле сердцеед, а я в самом деле сентиментален.
- Да, но все детали антуража другие. Трудности у меня начались со второго действия. Еще не знаю, как его развить. Думаю, что Бернар сделает попытку соблазнить героиню, и это почти что удастся, ибо Жюльетта (так зовут в пьесе Одетту) жаждет взять реванш. Но в последнюю минуту она одумается, и, несмотря на обиду, ее любовь одержит верх.
- Любовь к вам?
- Конечно. Остается третье действие. Я еще не вижу его ясно, но, думается, надо ввести любовницу главного героя и ее мужа. Тот замышляет месть, и Жюльетта, самоотверженно бросившись между ним и своей соперницей, или между ним и героем, спасает последнего.
- Вам не кажется, что это пахнет мелодрамой?
- Если рассказывать в нескольких словах, как я сделал - возможно, это так. Но все дело в том, как будет сыграно. Мои персонажи - люди современные, говорят и действуют, как мы. Мелодрама в сюжете - не беда, в ней - сущность театра. Диалог спасет все, а за диалог, скажу по совести, я не боюсь.
Действительно, по части диалогов Фаберу не было равных, и я охотно это признал, затем задал еще вопрос:
- Как поживает мадам Астье?
- Какая мадам Астье?
- Ну, та, что ездила с вами в Гренаду, та, которой эта пьеса обязана своим происхождением...
- А, Попита? Так я звал ее в Испании. Это была очаровательная женщина.
- Была? Что же с нею сталось?
- Почем мне знать? Что касается меня - моя роль сыграна. Вернулась к своему Непито, полагаю. Но ее я тоже вывел в «Жертве». Надо будет ее повидать, чтобы уточнить кое-какие детали. До чего грациозно она сбрасывала туфли, ложась в постель! Надо попросить ее показать актрисе, играющей эту роль, как дрыгать ножкой.
Лето прошло. В октябре я узнал, что идут репетиции «Жертвы». Жюльетту должна была играть Жен - ни Сорбье, молодая, но известная актриса. Фабер часто просил меня присутствовать на репетициях его пьес. Не то, чтобы он считал меня особенно компетентным, но находил, что свежими глазами легче уловить неправдоподобие, если оно кое-где имеется. Я охотно исполнял его желание, ибо мне нравились и непринужденная атмосфера, царившая за кулисами, и сам нелегкий труд актеров. В этот день мне предстояло увидеть более интересную и волнующую репетицию, чем все, на каких я бывал ранее.
В большом пустом зале, слабо освещенном, Фабер указал мне на кресло в оркестре, рядом со своим. У него был озабоченный вид.
- Не знаю, в чем дело, - сказал он, - но игра не идет на лад. Обычно Женни с полуслова понимает мой замысел, но на этот раз у нее не клеится. Она даже фальшивит, чего с нею никогда не бывало. Я очень раздосадован, мой милый. Впрочем, увидите сами!
На почти пустой сцене один из актеров уселся за письменный стол в стиле ампир. Он играл роль Фабера. Краткий диалог с секретаршей; затем та доложила, что пришел актер, игравший меня. Слушать самого себя было в высшей степени любопытно. Фабер использовал мое легкое заикание, подсказал актеру кое - какие свойственные мне жесты. Этот диалог показался мне легким и непринужденным. Затем, после ухода Фабера, на сцене появилась Женни. Я слушал с большим интересом, ибо был одним из подлинных действующих лиц, но в особенности потому, что меня занимало, как драматург изобразил этот диалог. Я - то знал, как он происходил. А Фабер думал, что Одетта (на сцене - - Жюльетта), несмотря на огорчение, решила пожертвовать собою во имя любви.
Такова и была сцена, которую начала Женни. - «Вы этого не поймете, - говорила Жюльетта ее устами. - Его счастье - мое счастье, его радости - мои радости...», и так далее. Но, как меня предупредил Фабер, Женни не нашла нужного тона. Два - три раза он прерывал ее и просил вложить больше страсти. Она пыталась сделать это, но безуспешно, начала нервничать, и при очередном замечании автора рассердилась. Подойдя к рампе и прикрыв рукой глаза от ослепляющего света, она стала искать Фабера глазами.
- Вы здесь, Роберт? Да, вижу вас... Кто это с вами?
- Бертран.
- Очень хорошо. Зайдите ко мне, надо поговорить с вами обоими.
- После репетиции. Продолжайте!
- Нет, не могу продолжать. Хочу кое-что уточнить с вами, как с автором, и пока мы не объяснимся - играть не стану.
- Совсем спятила! - проворчал Фабер.
- Почему вы так думаете? - возразил я. - Женни - самая умная и талантливая из парижских актрис. И вам, конечно, надо ее выслушать.
- Да что она может мне сказать? Пусть играет роль, как написано, вот и все! Я не дебютант, нуждающийся в советах!
Женни на авансцене выражала нетерпение:
- Придете вы или нет? В противном случае... Взяв на себя инициативу, я ответил: «Придем!»
и повел бранившегося автора к приставной лестнице, которая на репетициях соединяет сцену со зрительным залом. Женни, с ролью в руке, ожидала нас.
- Ну, в чем дело? - буркнул Фабер. - Что у вас заело?
- Не могу говорить то, что у вас написано, понимаете - не могу! Ваша героиня нежизненна, по крайней мере для меня. Я не принимаю ее, не могу войти в образ, не буду ее играть. Как! Женщине объявляют, причем очень неуклюже, что ее муж отправляется путешествовать с другою... Эта женщина любит мужа, и вот что отвечает: «Превосходно! Лишь бы он был счастлив, мне больше ничего не надо». Так не бывает! Послушайте, Роберт, ведь вы знавали бесчисленное множество женщин, одному богу известно сколько. Встретили ли вы хоть однажды среди любивших вас такую блеющую овечку?
- Только одну! - сказал Фабер гордо. - Ее я и описываю в «Жертве». Сцена, кажущаяся вам неправдоподобной, произошла в действительности. На этот раз я позаимствовал все из жизни, и, к счастью, у меня есть свидетель, который это подтвердит. Бертран сам беседовал с той женщиной, которую вы изображаете.
Женни обернулась ко мне.
- Значит, за весь этот вздор ответственность несете вы? Вы слышали такие ответы? Быть не может! Или эта женщина - идиотка, и тогда роль - не для меня; или она ломала комедию и притворялась великодушной, потому что собиралась в свою очередь воспользоваться свободой. В таком случае ее можно понять, но это будет другая пьеса.
Я оказался в весьма щекотливом положении. Женни была совершенно права: интуиция актрисы помогла ей понять, какую роль играла не на сцене настоящая Жюльетта. Но я не мог признаться в этом, не выдав сразу и Роберта, и Одетту, и молчал.
- Говорите же! - добивалась Женни ответа. - Знали вы эту Жюльетту, да или нет? И если знали, то как объясняете ее поведение?
- Да, скажите все, Бертран! - проговорил Фабер. Не помню, что я наплел. Какие - то обрывки фраз,
тщетные усилия обрисовать персонаж, сделать его более приемлемым для Женни, не компрометируя, однако, Одетту. Вероятно, я был не очень убедителен, ибо Женни торжествующе воскликнула:
- Ну вот видите! Бертран не больше меня верит в чистоту помыслов и покорность Жюльетты!
- Я этого не говорил.
- Вы не посмели сказать, но сделали достаточно ясные намеки.
Между тем Фабер отошел от нас. Взглянув на него, я испугался. Он метался по сцене из конца в конец, энергично тряся головой, и то запускал руку в свою львиную гриву, то с яростью грыз ногти. Наконец, подбежал ко мне и, грозно уставив в меня палец, прорычал:
- Я все понял! Женни говорит правду, а вы солгали. Я вел себя наивно: обратился к любовнику Одетты с просьбой, которую можно высказать лишь настоящему другу. Ведь я думал, что вы - мой друг!
Он разразился сардоническим смехом, похожим на ржание, театральным смехом, достойным Фредерика Леметра или Гаррика. Я в свою очередь рассердился.
- Да, я был вашим другом и остаюсь им до сих пор, но в то же время я - друг Одетты. Друг, а не любовник, вы это отлично знаете. Разве я виноват, что вы поставили меня в столь неудобное положение?
- Так вы отрицаете, что Одетта сделала вам признания, которые вы от меня скрыли?
- Я ничего не отрицаю, а лишь подчеркиваю, что мне пришлось сидеть между двух стульев.
Не слушая меня, он двинулся в глубь сцены, бормоча что - то неразборчивое, потом вернулся ко мне и Женни, но уже спокойный, чуть не улыбающийся. Положив свои огромные лапы на плечи артистки, он взглянул на нее с восхищением и нежностью.
- Ты - великая актриса! Ты инстинктивно поняла, что в моем тексте нет ни правды, ни даже подобия ее. И я, тоже человек искусства, как только ты указала мне дорогу, последовал по ней, вопреки своим чувствам, вопреки гордости. Я увидел истину, словно при вспышке молнии, и напишу пьесу заново. Она будет прекрасна! Приступаю к переделке и обещаю тебе, что на этот раз роль будет достойна тебя, понравится тебе.
- Я уверена в этом! - сказала явно растроганная Женни.
- Что касается вас, - обратился он ко мне, - вы мне поможете.
Тут робко подошел швейцар театра и сказал Фаберу:
- Мадам просила передать, что она внизу, в машине.
Фабер рассмеялся. - Мадам внизу? Пригласите ее подняться к нам!
Через минуту появилась Одетта, в отличном настроении.
- Ого! - воскликнула она, - оказывается, меня пригласили в избранное общество? И Бертран здесь? Как поживаете? И вы тут, Женни?
Муж посмотрел на нее и покачал головой. - Ты - маленькая дрянь, но все-таки я тебя люблю. И ты меня тоже. Да, хочешь ты того или нет, ты любишь только меня. Я напишу лучшую пьесу в своей жизни, милая Одетта.
- Не понимаю, в чем дело, - сказала она, - но верю тебе.
Фабер писал не очень много - лишь по одной пьесе в год, на что уходило три - четыре недели. Но когда он начинал работу, то втягивался в нее целиком. Сначала объяснял фабулу всем встречным, чтобы узнать, какое впечатление она производит. Он рассказывал мастерски, изображая персонажи в лицах, подражая голосам, его вдохновлял самый процесс показа. После того, как сюжет созревал полностью, он принимался диктовать секретарше, привыкшей налету подхватывать его фразы, пока он носился но кабинету, становясь па те места, с которых актеры должны были подавать реплики. Наконец он перечитывал черновик, и в это время иногда советовался со мною.
Новая редакция «Жертвы» показалась мне превосходной. С удивительным самообладанием он довел до развязки весьма тягостное для него развитие событий. Сильные и правдивые драматические эпизоды чередовались с комическими, которые снижали напряжение и удачно контрастировали со сценами, где бушевали страсти.
Меня не было, когда Женни слушала чтение пьесы, но через несколько дней я ее встретил.
- Вы знакомы с новой редакцией «Жертвы»? - спросила она. - Не правда ли, здорово? Последние два - три года пьесы Фабера мне не нравились, их персонажи казались мне куклами, но на этот раз я в восторге: это сама жизнь, нисколько не приукрашенная.
- Вы довольны своей ролью?
- Очень! Легко говорить, легко играть. Никаких проблем!
Репетиции шли как по маслу, быстро. Иногда Фабер приглашал меня на них, и однажды мне попалась там на глаза Одетта. Я еще ни разу не встречал ее после того, как ее муж узнал, какая ситуация сложилась в действительности. Бывая вместе, в театре ли, в гостях ли, они производили впечатление любящей парочки; никакого разлада между ними не ощущалось.
Вскоре объявили о предстоящей премьере. Успех пьесы был предрешен заранее: даже служащие театра - гардеробщицы, машинисты сцены, электрики, видевшие генеральную репетицию, не могли скрыть восхищения.
Спектакль превратился в нескончаемый триумф. Публика любила Женни, и даже самые требовательные критики, часто упрекавшие Фабера за то, что характеры его героев обрисованы нечетко, признали, что в «Жертве» он изобразил переживания персонажей чрезвычайно ярко.
Когда наконец после дюжины вызовов занавес опустили в последний раз, все ринулись за кулисы. С трудом проталкиваясь через толпу в узком коридоре, я слушал высказывания окружавших меня. Многие узнали настоящих действующих лиц пьесы.
- Да, и это тем удивительнее, что они вовсе не похожи друг на друга.
- А Бертран? Полное сходство, даже походка одинаковая!
- Осторожнее, старина, он здесь!
Когда волна, несшая меня, достигла комнаты Женни, где находились Роберт с Одеттой, одна знакомая то ли из - за отсутствия такта, то ли намеренно сказала:
- Я отлично узнала вас, милочка! Одетта весело и искренне рассмеялась.
- Меня? Но меня в этой пьесе никто не изображает!
- Как? А Жюльетта?
- Жюльетта похожа на меня не больше, чем вы - на героиню «Дамы с камелиями».
Затем, обернувшись к мужу, который с олимпийским спокойствием, гордый своим триумфом, принимал поздравления, она шепнула:
- Ты слышал слова этой дуры? Есть люди, не имеющие ни малейшего понятия о том, что такое художественное произведение.
- Милая моя Одетта! - сказал он и, наклонившись к жене, поцеловал ее.
Уехавшая из Парижа мадам Астье не присутствовала на премьере «Жертвы», хотя ей послали два билета на балкон.
Лаконично, изящно, ни одной лишней реплики. Каждая сцена (кроме пролога)видится в лицах и в интонациях. Представилось даже, что это я играю роль Бертрана.
АНДРЕ МОРУА
