История эта не вымышленная, а подлинная. Произошла она в 1945 году во французской деревушке, которую мы по понятным причинам назовем условно Шарден.
Начинается наша история в поезде, на котором возвращаются из Германии пленные французы. Их двенадцать человек в купе, рассчитанном на десятерых; им страшно тесно, они изнемогают от усталости, но настроение у всех повышенное, и они счастливы от сознания, что после пятилетнего отсутствия снова увидят наконец родные места, свои дом, свою семью.
Почти у всех воображение занято сейчас образом женщины. Они думают о ней с любовью, с надеждой, а кое - кто и с тревогой. Найдут ли они ее все такою же, по-прежнему верной? С кем она встречалась, что делала в эти долгие годы одиночества? Удастся ли вновь наладить совместную жизнь? Те, у кого есть дети, волнуются меньше. Их женам пришлось заниматься ребятишками, и присутствие малышей, их жизнерадостность помогут на первых порах войти в привычную колею. В углу купе сидит высокий, худой мужчина, с живым лицом и горящими глазами, похожий скорее на испанца, чем на француза. Зовут его Рено Лемари, и родом он из Шардея в Перигоре. В то время как поезд мчится в ночи и время от времени паровозный свисток покрывает однообразный грохот колес, он беседует с соседом:
- Ты женат, Сатюрнен?
- Конечно, женат... Еще до войны два малыша родились... Ее зовут Марта. Хочешь, покажу карточку?
Сатюрнен - низкорослый веселый мужчина со шрамом на лице - вынимает из внутреннего кармана потрепанный, засаленный бумажник и с гордым видом показывает рваную фотографию.
- Красавица! - замечает Лемари, - И тебе не боязно возвращаться?
- Боязно?.. Я сам не свой от радости. Чего же бояться?
- Но ведь она красавица, осталась одна, а вокруг столько мужчин...
- Ты меня смешишь! Для Марты других мужчин от роду не существовало... С ней вдвоем мы всегда были счастливы... А если бы я тебе показал, какие письма она мне присылала все эти пять лет...
- Ну, письма... Это еще ничего не доказывает... Я тоже получал прекрасные письма... И все - таки я очень волнуюсь.
- Ты не уверен в своей жене?
- Да нет, уверен... Был, по крайней мере, уверен... Пожалуй, больше, чем кто другой... Мы женаты уже шесть лет, и ничего никогда не омрачало нашу жизнь.
- Так в чем же дело?
- Все дело, старина, в моем характере... Я из тех, что никак не могут поверить в счастье. Я всегда твердил себе, что Элен для меня слишком хороша, слишком красива, слишком умна... Она женщина образованная, мастерица на все руки... Возьмется за тряпку - тряпка превращается в платье... Примется обставлять крестьянский домик - он становится раем... Вот я и думаю: во время войны в наших местах перебывало много беженцев и среди них, разумеется, попадались люди куда лучше меня... Возможно, были и иностранцы, союзники... На самую красивую женщину в селе, ясное дело, обращали внимание.
- Ну и что же такого? Раз она тебя любит...
- Так - то оно так, старина. Но ты представь себе: жить в одиночестве целых пять лет. Шарлей не ее родина, а моя. Родни у нее там нет. Значит, соблазн был велик.
- Ты меня смешишь, честное слово! У тебя мозги набекрень... Ну, допустим даже, что что - то и было... Что ж из этого, если она о нем и думать перестала? Если только ты один ей и нужен?.. Скажут мне, предположим, что Марта... Так я отвечу: «Ни слова больше!.. Она мне жена; пришлось воевать; она осталась одна; а теперь снова мир... Мы начинаем сызнова».
- Я не таков, - возразил Лемари. - Если я узнаю, когда вернусь, хоть сущую малость...
- Что же ты тогда сделаешь? Убьешь се? Ты полоумный, что ли?
- Нет, ничего я с ней не сделаю. Даже не попрекну. Я сгину. Уеду куда-нибудь подальше, переменю имя. Оставлю ей деньги, дом... Мне ничего не надобно, я заработаю себе на хлеб... Начну новую жизнь... Может, это и глупо, но уж таков я: все или ничего...
Паровоз просвистел; загромыхали стрелки; поезд входил в вокзал. Собеседники умолкли.
Мэром Шардея был сельский учитель. То был человек честный, добрый и осмотрительный. Получив в один прекрасный день уведомление о том, что двадцатого августа должен вернуться домой Рено Лемари, входящий в группу пленных, направляющихся на юго-запад, мэр решил лично оповестить об этом его жену. Он застал ее за работой в садике; садик у нее был лучше всех на селе, ползучие розы обрамляли крыльцо с обеих сторон.
- Я отлично знаю, мадам Лемари, что вы не из тех женщин, которых, во избежание опасного осложнения, нужно предупреждать о возвращении супруга... Надобности в этом нет, разумеется. Более того, позвольте заметить, ваше поведение, ваша строгость всех восхищали... Даже кумушки, которые обычно не слишком снисходительны к другим женщинам, не могли ничего сказать на ваш счет.
- Всегда найдется, что сказать, господин мэр, - заметила Элен, улыбнувшись,
- Я сам так думал, мадам, именно так... Но вы всех их обезоружили... А пришел я для того, чтобы увидеть, как вы обрадуетесь... и, уверяю вас, радуюсь вместе с вами. Вам, думаю, захочется устроить ему торжественную встречу... Как и у всех - теперь, у вас, верно, не густо, по-такому случаю...
- Вы совершенно правы, господин мэр. Я устрою Рено торжественную встречу... Вы сказали, двадцатого? А в котором часу, как вы думаете?
- В бумаге сказано: «Поезд отправляется из Парижа в двадцать три часа». Такие составы движутся медленно... Мужу вашему придется слезть в Тивье, значит, ему предстоит пройти еще четыре километра пешком. Так что раньше полудня его не ждите.
- Уверяю вас, господин мэр, ему будет приготовлен отличный завтрак;... Сами понимаете, вас я не приглашаю... Но я очень благодарна вам за то, что вы пришли.
- В Шардее все любят вас, мадам Лемари... Хоть вы и не здешняя, все вас считают своею.
Двадцатого числа Элен Лемари поднялась в шесть часов утра. Ночь она не спала. Накануне она убрала весь дом, вымыла выложенные плиткой степы, натерла полы, заменила запыленные шнуры у окопных занавесок свежими. Затем она отправилась к Марсиалю, местному парикмахеру, так как решила завиться, и пролежала ночь с сеткой на голове, чтобы не смять прическу. Она пересмотрела свое белье и любовно выбрала шелковое, которое пи разу не надевала за все долгие годы одиночества. Какое надеть платье? Когда-то ему особенно нравилось полосатое, синее с белым из переливчатой ткани. Но, примерив его, она с великим огорчением убедилась, что оно стало ей широко, так сильно похудела она от недоедания. Нет, она наденет черное, которое сшила сама, и украсит его цветным воротничком и поясом.
Перед тем как приготовить завтрак, она припомнила все, что он любит. Но во Франции 1945 года многого недоставало... Сделать шоколадный крем?.. Да, он очень его любит, но шоколада - то нет... К счастью, у нее было несколько свежих яиц от собственных кур, а Рено говорил, что она готовит яичницы лучше всех... Он любит недожаренное мясо, хрустящую картошку, но лавка шардейского мясника закрыта уже третий день... Был у нее цыпленок, зарезанный накануне; она изжарила его. Л так как одна из ее соседок уверяла, что в городке неподалеку лавочник продает из-под полы шоколад, она решила съездить туда.
«Если я выйду из дому в восемь, - подумала она, - то к девяти могу возвратиться... Перед уходом я все приготовлю, так что, когда вернусь, мне останется только заняться стряпней».
Она была глубоко взволнована и вместе с тем очень весела. Погода стояла прекрасная. Никогда еще утреннее солнце так не сияло над долиной. Она стала накрывать на стол, напевая. «Скатерть в белую и красную клетку... Стол был покрыт ею за нашим первым супружеским обедом... Будут розовые тарелки с картинками, которые так забавляли его... Бутылку игристого вина... а главное - цветы... Он всегда любил, чтобы на столе были цветы, и говорил, что я подбираю букеты лучше всех».
Она составила трехцветный букет: белые маргаритки, маки, васильки и несколько колосьев овса. Прежде чем уехать, она, опершись на велосипед, долго смотрела в распахнутое окно на их маленькую столовую. Да, ничего не скажешь, все приготовлено отлично. После всех пережитых невзгод Рено будет, конечно, удивлен, что и в доме его, и в жене почти ничего не изменилось... Она посмотрелась в большое зеркало. Слишком худа, пожалуй, но зато какой цвет лица, какая она молодая и притом явно влюблена... Голова кружилась у нее от счастья.
«Ну, пора в дорогу! - подумала она. - Который час? Боже, уже девять!.. Как я замешкалась... Но мэр сказал, что поезд придет около двенадцати... К тому времени вполне успею».
Домик супругов Лемари стоял на отшибе, на самой окраине села, а потому никто не заметил* как солдат - худой, с горящим взглядом - прокрался в их сад. На мгновение он замер, ослепленный светом и счастьем, одурманенный красотой цветов и гудением пчел. Потом он тихо позвал:
- Элен!
Никто не ответил. Он повторил несколько раз:
- Элен!. Элен!..
Встревоженный безмолвием, он подошел к окну и увидел стол, накрытый на двоих, цветы, бутылку игристого. Сердце его так дрогнуло, что ему пришлось прислониться к стене.
«Боже! Она живет не одна!» - подумал он.
Час спустя, когда Элен вернулась домой, соседка сказала ей:
- Я видела вашего Рено. Он бежал по дороге. Я его окликнула, а он даже не обернулся.
- Бежал?.. В какую же сторону?
- В сторону Тивье.
Она бросилась к мэру, по тот ничего не знал.
- Я боюсь, господин мэр... Очень боюсь... Рено на вид хоть и суров, но он человек ревнивый, мнительный. Он увидел два прибора... Он, вероятно, нe понял, что я жду его... Надо немедленно его разыскать, господин мэр... Во что бы то пи стало... С него станется, что он уже и не вернется... Л я так люблю его!
Мэр распорядился, чтобы па вокзал Тивье отправили рассыльного на велосипеде, поднял на ноги жандармов, по Лемари (Рено) исчез. Элен всю ночь просидела у стола; было жарко, и цветы стали уже вянуть. К еде она не прикоснулась.
Прошел день, потом неделя, потом месяц.
Теперь вот уже два года минуло с того трагического дня, и до нее не дошло ни малейшего слуха о муже.
Я пишу эту историю в надежде, что он прочтет ее и вернется.
|
АНДРЕ МОРУА